Пролог
Журналисты толпились под окнами. Стервятники, слетевшиеся на чужое горе. Их гомон был слышен даже на третьем этаже, кто-то уже работал на камеру, щелкали вспышки фотоаппаратов. Когда одна из них ослепила Виктора Видфорда, он просто запер окно, напоследок окинув взглядом шевелящуюся массу внизу, и вернулся в комнату.
Анжелика успокоилась, только изредка всхлипывала, укачивая гукающего младенца, о том, что буквально несколько минут назад она выла и каталась по полу, свидетельствовали лишь потеки туши на щеках. Несмотря на то, что она осунулась после родов и затяжного судебного процесса, Анжелика все еще была прекрасна. Со своими наращенными ресницами, его бывшая жена напоминала молодую Одри Хэпберн.
Виктор лишь мельком взглянул на нее и подошел к кроватке, где лежал второй младенец. Малышка беззубо заулыбалась, увидев отца. Она уже не выглядела сморщенной красной личинкой, какой была три месяца назад, но, на кого из родителей она похожа, пока было трудно понять. Только торчащий рыжий вихор свидетельствовал в пользу матери. Виктор любил этот оттенок, наверное, поэтому через год после свадьбы Анжелика перекрасилась в «более аристократичный» черный цвет.
Виктор всегда подозревал, что она вышла за него замуж только из-за денег, а мальчик, которого она держала на руках, был свидетельством этого — смуглый ребенок с карими глазами, так не похожий на бледнокожего светлоглазого Виктора.
Чувствуя настроение мужа, Анжелика молчала, только укачивала ребенка как заведенная. Мальчик был старше его дочери на несколько минут, и в тоже время это был ребенок другого мужчины. Этого чертового испанца! Раньше Виктор не представлял, что такое возможно, что в один и тот же момент женщина может носить в своем чреве двух детей, связанных генетически только с матерью, потому что эта мать не захотела хранить верность собственному мужу. Она жаждала острых ощущений, наркотиков и клубов, но для этого нужны были деньги, поэтому Анжелика притворилась паинькой и очаровала его. Тогда ослепленный любовью Виктор не видел, что она собой представляет — неприглядная правда раскрылась уже потом. Анжелика всегда жила не по средствам, просаживала больше денег, чем могла заработать, покупала себе дорогие вещи, тратилась на салоны красоты, но оставалась без гроша в кармане. Как жаль, что он узнал все это только сейчас. Если бы все вскрылось раньше, ему не пришлось бы пережить это унижение, не пришлось бы забирать своего ребенка через суд, не пришлось бы делать генетическую экспертизу, чтобы определить, какой ребенок принадлежит ему, хотя и было очевидно, что мальчишка никак не может быть его сыном. Виктор хотел исключить вероятности.
Он еще раз взглянул на пускающую слюни дочь и отошел к окну. Гул на улице усиливался, кто-то продирался сквозь толпу журналистов, и это мог быть только он — Рамиро.
— Твой любовник приехал, — прокаркал Виктор. Он впервые подал голос за два эти четыре часа истерик и стенаний скорбящей о потере богатства жены.
Она встрепенулась, вскочила, прижимая к себе ребенка, и легко, словно балерина, подбежала к окну. Его всегда восхищала эта грациозная манера передвигаться. Анжелика жадно искала глазами Рамиро внизу, но тот уже сумел прорваться к двери. Не найдя его в толпе, она выскочила к лестнице. Виктор смотрел, как она цокает навстречу любовнику в своем ультракоротком сверкающем платье, и думал о том, что женщина, которую он любил, никогда не существовала на свете. Он влюбился в ласковую леди, которая говорила капризно, чуть растягивая гласные, эта женщина знала себе цену, она никогда не бежала к мужчине как комнатная собачка.
Через мгновение они вошли обратно вдвоем. Испанец в своей распахнутой красной рубашке, смуглый, накачанный, откровенно наглый, Анжелика жалась к нему сбоку, словно он мог защитить ее от мужа, который ни разу не поднимал на нее руку.
— Анжелика хочет попрощаться с дочерью, — сказал Рамиро, забирая ребенка у любовницы. Та бросила на него затравленный взгляд, потом посмотрела на бывшего мужа.
— Так пусть прощается и уходит, — Виктор вновь отвернулся к окну, сложив за спиной руки.
Сзади послышались сдавленные рыдания, Анжелика что-то ласково зашептала дочери, та какое-то время гукала в ответ на причитания матери, а потом заревела вместе с ней.
«Надо позвать няньку» — отстранено подумал Виктор.
Когда она успокоилась, прошло достаточно времени, Анжелика, всхлипывая, прошла мимо, но в дверях остановилась. Дочь в кроватке надрывалась от плача.
— Да? — Виктор обернулся, не расцепляя рук.
Рамиро бросил быстрый взгляд на него и, пробормотав, что будет ждать ее внизу, вышел. Оставшись наедине с бывшим мужем, Анжелика занервничала, стушевалась, но отчаяние придавало ей сил, поэтому она все же выпалила:
— Прошу, назови ее Марсель. Это все, о чем я прошу тебя. Я хочу, чтобы ты оставил ей это имя. Я называла ее так, еще когда носила под сердцем, она помнит, я уверена. Боже, как она плачет... Что ты за бессердечный человек! Сделай же что-нибудь! Неужели тебе все равно?
— Ты же больше не увидишь ее, ты понимаешь это?
Анжелика вздрогнула как от удара, ее пухлые губки задрожали, а карие глаза снова наполнились влагой.
— И с твоим сыном я никогда не позволю ей увидеться.
— Я назвала его Реми...
Виктор продолжил так, будто и не слышал ее слов:
— Как только она войдет в сознательный возраст, то узнает все о тебе. Я не стану ничего скрывать. Если после этого моя дочь пожелает увидеть тебя, я не стану препятствовать, но до сей поры ты не увидишь ее. Тебе все ясно?
Жалко всхлипнув, Анжелика пошатнулась, закрывая лицо руками, а затем выскочила из комнаты. Простучали по ступенькам ее каблуки, и все стихло. Только тогда Виктор разжал судорожно сцепленные руки и подошел к своей дочери.
— Сэр Видфорд, вы просили меня не входить, но ребенок плачет... — пожилая пухлая няня с собранными в тугой пучок седыми волосами робко заглянула в детскую.
— Да, — перебил ее Виктор. — Успокой ее.
Няня прошла в комнату и, подхватив малышку на руки, принялась укачивать, напевая колыбельную. Виктор знал, что пройдут многие месяцы, прежде чем он сумеет перебороть себя и дотронется до своей дочери. Даже смотреть на нее было невыносимо. Но последнюю просьбу своей жены он готов был выполнить, потому что теперь, когда она покинула пределы дома, где они прожили вместе долгие пять лет, он решил считать ее мертвой.
— Ее зовут Марсель, — сказал он няне, прежде чем уйти. — Но ты можешь называть ее Марси.